От трений, от откровений
Устав, от качаний прав,
Уеду к едрене фене,
Манатки в рюкзак собрав.

Без слова и без записки
Крест-накрест порву сюжет
Про всех недалеких близких
И дальних - еще хужей.

Опухшая от приличий,
Упавшая, как звезда,
Устроюсь себе на птичьих
Правах на краю гнезда.

И с тысячью одиноких
Без сердца и головы
Помчусь в основном потоке
По гулким кишкам Москвы.

А ты мне в тоске-печали
Привет на мобильный шли…

"И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли…"

Мы с тобой - одной крови, навечно отравленной ядом
Умолчаний о главном. Два зверя озлобленных, вовсе
Неизвестной породы, но явственно не травоядной -
Расспроси хоть у тех, кто следы от когтей моих носит.

Так зачем было врать, что мы чище и праведней прочих?
Так зачем говорить - никогда не уйду, не предам, не…
Я пошла бы на север и выла с волками по-волчьи,
И хихикала, что промахнулся ты, целя в меня из берданки.

В безысходности дней извертясь, как в охотничьей яме,
Осыпаясь со стен, от души, от отчаянья, снова
Бей своих, а чужие в троллейбусе нас затолкают локтями,
И кондукторша, как какаду, прокричит три заученных слова.

Лучшие - душат себя, увязая в унылых делах.
Ближние - сходят на нет, забывая о прошлом родстве…
А мне говорили, что Бог - и велик, и всеблаг,
И семь еропланов всё время летят на рассвет.

Мне - выживать, застревая среди шестерён
Строгой небесной механики, и выбирать
Вновь - высоту, как честнейшую из четырех
Нас по живому раскраивающих координат.

Что я смогу - лишь придерживать стрелки в часах
Слабой рукой, защищать, похищая у всех,
Жадно тяжелую голову к сердцу прижав,
Боль убаюкивать детскою байкой про семь,

Семь еропланов всё время летят на рассвет,
В розовом небе пилоты нам машут крылом…
Медленно - на расставание, как на расстрел.
Медленно - фоткой последней закончить альбом.

Бог разыграет гамбит против белых,
                                            с самим же собой,
В старые клетки расставив усталых подсудных.
Нагло заржут офицеры
                             и вклинятся пешки свиньей,
Дело закончится матом и битой посудой.

Я ни слона на бегу, ни коня на скаку,
Я никогда не смогу отсидеться, явиться в финале.
Из ряду вон, из-за печки пинком выгоняя судьбу -
Первая пешка - едва Е4 - и сдали.

минимум выжит погашен а всё что сверх
выложит вечность из острых осколков льда
слушать сквозь сон неотвязный ослепший снег
будет идти всю ночь по твоим следам

остекленеет боль отупеет цель
в тeльце фальшивой ноты замрёт игла
это не выход деточка это хель
пьёт тебя миллионом голодных глаз

бьёт тебя ветром швыряет в лицо числом
будешь фарева будешь зато не та
как до весны доносят в утробах зло
снежные бабы с улыбками в мёртвых ртах

горлом губами кровь не согреть прости
пульс не прощупать смысл отошла уже
дальше не выдох деточка это в стынь
о коробок последнюю спичку жечь

Уверенно, как по карнизу во сне,
Кривая везёт. Продолжается шоу.
И всё, что захочешь, из воздуха - в снег
Нечаянным чудом, колечком грошовым.

В раздрае высоких и мелочных сил
Рассеянный промысел (вряд ли Господень)
За все "никогда ничего не проси"
Срывает стоп-краны и стрелки отводит

На самые главные десять из ста,
Проводит по правому краю закона,
И вновь на весу застывает металл,
И с курса сбиваются антициклоны.

Здесь всё, что захочешь - и будешь права
И в праве - по правилам и по легендам.
Но только до рвоты болит голова
И кости по-птичьи тонки под рентгеном.

Когда враз опротивеет сонно бродить по квартире -
Укачу на пленэр по дороге давнишней и давешней,
Где природа сборит на ветру, словно ситец застиранный,
Мне не то чтобы там хорошо, но я просто не знаю, куда ещё.

Как подранок, сползти пустырем за осевшими избами,
И разбитые ноги разуть, и запрятать под воду их.
Здесь безлюдно, бездумно, не страшно, ну разве что изредка
Розовеют кустами нудисты, да стаями - псы беспородные.

Растекаться тоской по листу, рисовать приглушенными красками -
Дохлой охрой да сепией - встречные сирости, чахлости, рухляди.
И подумав, что есть еще небо, откинуться на спину,
И зарыться в холодный песок, в пpocтoтy его.

Слушай: скажу тебе страшную тайну -
В этом заборе расшатаны прутья.
Сонные няньки не смотрят за нами,
Мы до обеда отправимся в путь, и

Нас не догонят директор детсада,
Хищные детки, собаки сыскные…
Я не умею, но знаю, как надо,
Я покажу, как дойти до весны, и

От лагерей, матерей, математик
Высших (название веет масонством) -
Тропкой в овраг, где цветы мать-и-мачехи
(Первые в городе!) вспыхнут на солнце,

Где теплотрассой согретые травы
Так зелены после снега, и если
Через ручей и всё время направо -
Там будет море, а вовсе не… Здесь нас

Вновь будут строем водить на площадку,
Пичкать борщом и картошкой проросшей…
Пусть ни прощенья потом, ни пощады -
Мы всё равно будем счастливы. Что же ты,

Слушай…

Потрескивая, обрывалась связь,
И пробивалась - бесполезным словом.
А быт, зрачками мутными вперясь,
Всё гладил, гладил утюгом пудовым.

Нестройный хор проснувшихся квартир,
И на мои ссутуленные плечи
Мусоровозом вывалили - мир.
Орала кошка. Пригорала греча.

Ловя, как воздух, крохи тишины,
Гляжу на дно бетонного колодца
Где, памяти иглой пригвождены,
Стоим, насквозь продрогшие уродцы.

А мимо чешет равнодушный двор,
Разбрызгивая грязь в глаза и в уши,
И никому не нужный разговор
На телефонном проводе задушен.

Пристрелите скорей, или кожей меня оденьте!
Подселили меня в интернат для слепых детей.
Ах, оставьте, отстаньте, уйдите, слепые дети!
Ваши черствые пальцы так жалят по наготе,

В ваших потных ладошках весь мир мой наивно прожит,
Признают - уцепившись, суставчики распластав.
А с меня при рождении просто сорвали кожу,
Кислород мегаполисов жжется, как кислота.

Пристрелите скорей, или кожей меня оденьте -
Болью ежесекундной визжит обнаженность жил!
А в меня с любопытством вцепились слепые дети,
В темноте на холодном полу в хоровод вкружив.